По материалам путевого дневника знаменитого итальянского востоковеда Джузеппе Туччи (1894—1984), составленного во время
экспедиции в Западный Тибет, к священной горе Кайлас, предпринятой в 1935 г.
БАРКХА 20 ИЮЛЯ
Изнуряющие просторы, на которых влага, сочащаяся из недр горных цепей — неисчерпаемого источника величайших рек Азии, оставила крупные мазки грязной зелени, соединяют Манасаровар с Кайласом. Бесчисленные стада пасутся на этом бескрайнем плоскогорье под присмотром больших черных шатров кочевников. Та же картина сохраняется и зимой, когда реки и озера превращаются в неподвижные сияющие ледяные равнины, — даже в самые морозные месяцы снега мало, и морозостойкая поросль кормит голодные стада яков. Никому не приходит в голову думать о том, что он находится практически на высоте 5000 метров над уровнем моря. На высоте, превышающей самые крупные пики Альп, человек живет и торгует. Равнина служит всем и принадлежит всем. Никаких пределов, никакого постоянного местожительства — подвижность без привязанности к земле: народ, не оставляющий по себе следов на земле, словно вчера оформившейся из хаоса.
На горизонте, среди набегающих гребней гор, врезающихся адамантовыми вершинами в небо цвета индиго, превосходя всех, возвышается шпиль Кайласа, священный для трех религий: бонпо, буддизма н индуизма, — центр мира в легендарной географии Азии и символ того неведомого Бога, которого под тысячью имен и форм, под всеми небесами и широтами человек предчувствует за преходящим круговоротом мира перемен. Своей восхитительной красотой гора завоевала поклонение народа.
Кайлас с такой мощью поразил воображение пилигримов, стекающихся из Индии в одиночество Гималаев, что, когда возникла необходимость создать дом Бога, мастера высекли Кайлас — чудо веры и искусства — в скалах Эллоры; они нарекли его этим именем, так как пещера и вершина, линия и форма являют собой пластические реминисценции о священной горе, которая заставила их преклониться в благоговении на достигнутых с трудом перевалах. На мастеров сошла благодать, и они с преданностью посвященных воспроизвели неповторимые очертания, которые Господь придал своему горнему чертогу.
Разбиваем лагерь в Баркха (пишется Par ka или Par kha, то есть «по ту сторону (озера)): — один дом и множество шатров. В доме располагается вместе со своими солдатами тарджум, что-то вроде супрефекта, имеющего в основном полицейские функции; к востоку от Манасаровара есть еще один супрефект, в Токчене.
Как раз вчера вечером поймали четырех разбойников: двое из них бежали ночью, проделав отверстие в тюремной крыше; двое других предстали перед судом. Судья собрал знатных лиц, чиновников и солдат — ни по одежде, ни по облику невозможно отличить солдат от разбойников. Обвинение, никакой защиты, нескончаемый панегирик добродетели, заставивший сойти слезы раскаяния на лица злодеев, и, наконец, двести ударов плети о спины виновных. Украденное не возвращено пострадавшим, увеличив доходы префекта полиции.
Во время нашей стоянки в Баркха прибывает огромный караван яков. Приехал Юндсон — купец, торгующий от имени государства: он продает в основном китайский чай, торговля которым в Тибете является государственной монополией. Купец пользуется привилегиями высокопоставленного чиновника: там, где проходит его караван, люди не только вынуждены покупать у него товар по его собственным ценам, но и обеспечивать его необходимым транспортом.
Шатры кочевников попадаются всё чаще: мы находимся на большой, покрытой травой равнине, которая некогда называлась Гун- танг, а сейчас называется Баркха. Именно здесь, в семье пастухов, появился на свет один из наиболее значительных деятелей ламаистского Возрождения — Бронтон, ученик индийца Атиши, ставший, так же как и учитель, апостолом буддизма в Стране Снегов.
Он не был одинок: среди таких же орд, кочующих со своими палатками по бескрайним равнинам к югу от Кайласа, буддийская мысль нашла некоторых из своих первых интерпретаторов, которые перевели на тибетский ряд самых выдающихся трудов индийского тантризма и других мистических школ. И действительно, невозможно представить себе землю, которая могла бы в большей степени приблизить человека к соприкосновению с вечностью. Это унылое бескрайнее пространство, цепи гор, словно не имеющие конца, пробуждают в душе непреодолимое устремление к отречению от мира. Есть места, где Бог, какова бы ни была сила, которую мы нарекаем этим именем, запечатлел очевидными знаками свое всемогущество. Равнина у подножия Кайласа — одно из таких мест: то, что здесь появились на свет некоторые из великих мистиков Востока, а другие пришли сюда, чтобы жить тут, — естественно. Окружающее — словно необъятный храм: горы — его столбы, небо — купол, и алтарь — земля.
ДАРЧИН
21 ИЮЛЯ
После нетрудного и краткого перехода прибываем в Дарчин (на картах Tarchen; точное написание dar chen, что означает «великое знамя». Последнее представляет собой деревянный столб с развевающимися на нем флажками, указывающий стекающимся отовсюду в это место паломникам близость тропы на Кайлас). Дарчин — отправная точка для обхода пилигримами Кайласа — представляет собой большую стоянку, над которой сурово господствует дом префекта полиции. Этот префект обладает королевским титулом и вместе с подчиненными ему вооруженными людьми должен обеспечивать безопасность караванов и паломников.
По прибытии мы наносим ему визит; он посылает нам навстречу слуг и солдат. Прием проходит в полумраке комнаты, являющейся складом, приемной, храмом и спальней одновременно. Чиновник одет в куртку темно-красного цвета; волосы собраны в узел на затылке. Префект кажется монахом: суровые черты лица, скупые жесты; говорит только на бутанском диалекте, которого никто не понимает: один из его людей, являющийся, должно быть, администратором, поддерживает контакты с внешним миром, используя лхасский диалект.
Невозможно понять, каким образом живут эти тибетские чиновники: пребывая в затворе в своих крепостях, они почти никогда не выходят на свет; никто их не видит, никто не приближается к ним. Как они проводят свой день — загадка. Наиболее образованные читают жизнеописания святых и теологические трактаты, начальство более мирского склада — играет в кости, но высунуть нос из дому, показаться на свет божий и подышать свежим воздухом — никогда! В прихожей хранятся оружие и плети, ожидающие своего часа, чтобы опуститься несколько сот раз на спины виновных.
Дарчин — это место торговцев и паломников; здесь находится последняя лавка Нандарама, самая северная из всех. Люди из Алморы, Техри, что у непальской границы, кочевники Чантанга и Кама обменивают товары, заключают сделки и просят милостыню. На холме, господствующем над селением, в великолепных шатрах располагается богатый купец из Лхасы, прибывший с целью духовного очищения на эту святую землю вместе со всей своей семьей и многочисленной челядью. Больные, прокаженные, грязный, в лохмотьях, люд — угнетающие картины нищеты и страждущей плоти. Монахи и миряне, аскеты и разбойники, коварство и святость сосуществуют и здесь, на беспредельном пространстве этих пустынь. Тут представлены все религиозные течения: бонпосцы — последователи архаичной религии Тибета, буддисты всех толков и индуисты с равной степенью веры и почитания стекаются к основанию священной горы от самых далеких пределов. Различия между религиями стираются — противостояние доктрин и теологий, заложивших вековое соперничество, исчезает: присутствие Господа уничтожает в синтезе веры различия, которые начертал рассудок. В подобных местах Господь ощущается — нет более нужды в словопрениях о Его атрибутах и Его субстанции.
Наш лагерь рядом с лагерем индийских паломников. Их число постоянно увеличивается: каждый день прибывает какая-нибудь новая группа. Тяжесть пути и суровый климат не сломили этих людей. Увидев их исхудавшими, еле одетыми и столь изнуренными, можно подумать, что они находятся на грани жизни и смерти, но неугасающее пламя богопочитания обороняет их от жестокости ветров — плоть безоговорочно подчиняется царству духа. Паломники не чувствуют даже необходимости во сне — в пататках собираются наиболее способные к чтению молитв и пению священных гимнов вплоть до глубокой ночи.
Они никогда не путешествуют без проводника, но для этих людей проводником является не тот, кто знает местность, может найти место для лагеря или избежать опасности нежелательных встреч. Все эти практические детали паломников не интересуют: отправляясь в путь к святым местам, они вверяют свою судьбу в руки Господа. Проводники это садху, те, кто в Индии и Тибете от учителя к ученику передают сокровища духовного опыта, — подвижники, отрекшиеся от мира, не имеющие себе равных испытатели бездонных глубин нашего «я», достойные восхищения пробудители дремлющих в нем сил и опытные исследователи сокровенных и в то же время зримых связей, соединяющих психический мир с миром чисто телесным. Но и в Индии, и в Тибете их осталось мало: многочисленные аскеты-самозванцы, которые бродят по индийским равнинам и зарабатывают себе на жизнь, спекулируя на доверчивости народа, являются лишь жалкой пародией по сравнению с этими немногими благородными личностями, принадлежащими миру, который медленно исчезает. Чтобы увидеть их, необходимо побывать здесь, под сенью горы Шивы или на берегах озера Брахмы. Когда паломники встречают одного из них, то уже не отстают от него, следуя за ним любой ценой. И тогда он становится духовным средоточием этой малой странствующей по святой земле общины. Именно духовным центром, так как в традиции Востока садху есть живой бог. точнее, Сам Господь. Не то или иное из тысяч божеств, которые населяют бесчисленный олимп индуизма и буддизма «Великой Колесницы», но Сам Бог. Он есть изначальная сущность всего, «сознание света», как называют его люди Востока, единосущность бытия и сознания, которая проявляет себя, извлекая все вещи на свет и принимая их обратно в свое лоно, пропустив через драму жизни, — драму необходимую, так как не может быть палингенезиса без предшествовавшего ему генезиса, если в полном сознании не реализуется тот длинный путь возвращения, для которого то, что находилось в сознании Господа, развернулось в видимую и осязаемую реальность жизни.
В садху это сознание-освободитель присутствует не как понятие диалектики и теологии, но как жизненный опыт; он сам и есть это космическое сознание в своем вечном настоящем и в своей адамантовой чистоте. Поэтому садху входит в храмы и не преклоняется ни перед какими изображениями: боги, которым поклоняются толпы, не что иное как искорки и проблески того Огня, который дает и питает жизнь. Садху суть «совершенные», те, кто преодолел в сознательном слиянии с сущим все противоположения, все противоречия, все случайности и относительности, сталкивающиеся друг с другом в процессе становления. Они приходят к этим горам и бескрайним просторам не для того, чтобы молиться и приблизиться к какому- либо богу.
«Господь здесь, внутри нас, а не там, на горе. Гора всего лишь куча камней. Но все люди не могут подняться в одно мгновение к вершинам нашего созерцания; жизнь духа есть восхождение — кто начинает его издалека, кто — вблизи; но если пути различны, а они непременно должны быть различны, так как люди мыслят, воспринимают и чувствуют по-разному, — итак, если пути разнообразны, то конечный пункт един». Это говорил мне мой друг Бхумананда, с которым мы беседовали в долгие дни переходов и стоянок; вечером — нет: это время для молитвы. Ученики и паломники собираются вокруг садху, поют вместе священные гимны в сопровождении фисгармонии, читают молитвы, разражаясь литаниями, которые на санскрите называются киртана и представляют собой тысячекратное повторение имени одного из божеств со всё возрастающей вибрацией, в экзальтации, часто достигающей почти патологического уровня. Садху, в одеяниях цвета охры, сидит напротив учеников на шкуре леопарда. С одной стороны — люди, жаждущие бога, нетерпящие увидеть его образ, почувствовать связь с ним, со всей эмоциональностью своей страстной человечности; с другой — недвижимый аскет, с остановившимся в созерцании взглядом, со ставшим практически неуловимым дыханием, отрешившийся от плоти, оставивший пределы человеческой природы ради иных миров.
ГЬЯНТРАГ
22 ИЮЛЯ
Начинаем наш паломнический путь вокруг священной горы: мы осуществим его в четыре этапа, по количеству монастырей, расположенных вблизи четырех основных пунктов великого массива Кайласа. Хмурое небо, к сожалению, скрывает большую часть окружающего нас великолепия. Наша первая остановка в монастыре Гьян- траг* неудачна: под хлещущим ливнем мы добрались до этого одинокого гомпа, находящегося вне проторенных дорог, вдалеке от подобия естественного коридора, окружающего Кайлас. Сюда можно добраться из Дарчина, поднимаясь вверх по крутому обрыву и пересекая затем долину, которая постепенно превращается в красивую котловину, со всех сторон окруженную отвесными скалами, покрытыми вечными снегами с их нетронутой белизной. Как раз посреди этого амфитеатра одиноко возвышается конусовидный холм; на его вершине стройная громада монастыря Гьянтраг словно старается последовать устремлению земли к небу, формируя практически единый монолит со скалой, на которой он построен. Истинно настоящая обитель отшельников, ибо одиночество не могло бы быть более полным и безмолвным.
Монастырь принадлежит секте дигумпа; более того, традиция повествует, что он был возведен самим основателем секты. Гомпа содержит настенные росписи приблизительно XVII века; покрытый серебром чортен, который должен заключать в себе реликвии знаменитого ламы той же секты; кольчуги и мечи, захваченные, по словам хранителя монастыря, у Зоравара. Однако лишь мечи могли принадлежать воинам догра, кольчуги же более древние. Повсюду по мрачным углам монастыря вывешены реликвии, оставленные индийскими садху, которые, кажется, оказывали особое предпочтение этому месту, как раз предназначенному для тех, кто отрекся от мира н стремится исчезнуть в несказанной тайне сущего. Хранители храма до сих пор с восхищением говорят об Ананд Сингхе, проведшем долгие годы в этом монастыре, питаясь, подобно Миларепе, лишь травой, которую щиплют овцы, да дикой крапивой. Другой отшельник в течение года жил во впадине у подножия монастыря, совершенно голый, практикуя особый вид йоги под названием тум-мо; согласно этому опыту, превосходство духа над телом реализуется, побеждая, даже в самом суровом климате, любое ощущение холода.
Я уже неоднократно писал об этих уникальнейших практиках н подробнее буду обсуждать их в книге, посвященной религиозной психологии тибетцев, которую готовлю сейчас. Напомню лишь, что тум-мо служит развитию внутреннего жара, являясь своего рода преднамеренной гипертермией, в чем легко убедиться: достаточно накинуть влажную простыню на тело аскета, практикующего это упражнение, чтобы увидеть ее высохнувшей за короткое время. Подобные упражнения имеют древнейшее происхождение в мистических школах Индии и Тибета и основываются на особой физиологии, практически ставящей физическое тело под контроль некоего воображаемого тела, разделенного на психические центры, которые и руководят процессом медитации. Таких центров шесть: около темени, между глаз, на уровне горла, сердца, пупа и половых органов; они воображаются в виде цветов лотоса с различным количеством лепестков, на каждом из которых изображены мистические слоги разного цвета. На этих слогах и их символическом значении необходимо сосредотачиваться во время медитации, утратив, однако, предварительно сознание отдельности собственной индивидуальной личности и отождествив себя с определенными духовными планами, выражаемыми символически, посредством имен и традиционных изображений особых божеств махаяны. Я сказал «духовные планы», а не «божества», так как в буддизме не существует божеств как объективной реальности, божества Олимпа махаяны имеют только символическое значение, так как являются лишь эфемерными вспышками космического сознания в его беспрерывном процессе эволюции и инволюции, то есть восхождения и нисхождения в вечном действии, представленном в любом живом существе дыхательным циклом.
Владеть дыханием означает руководить космической энергией, и так как она является Высшим Разумом в действии, означает также знать пути, по которым можно возвратиться от обстоятельства феномена к миру архетипов и бытия вечного.
Хатха-йога как раз учит овладевать этой космической энергией, присутствующей в нас и проявляющейся в виде дыхания, и таким образом добиться впоследствии четкого контроля над наиболее нестабильным и переменчивым объектом, который только можно себе представить, то есть над нашим сознанием, находящимся в постоянном возбуждении, всегда готовым к отклонению, рассредоточению и устремлению за самыми разнообразными впечатлениями внешнего мира. Подобным образом йога, воздействуя как на психическую, так и на физическую стороны жизни человека, которые она, впрочем, рассматривает в качестве тесно связанных друг с другом, предлагает совершить немедленное отторжение от плана повседневного человеческого земного опыта и быстро реализовать в себе совершенное знание наивысшего блаженства. Вот почему хатха-йога названа «быстрым путем», то есть практикой, которая быстрее любой другой аскетической дисциплины приводит к освобождению. Тот, кто следует ее предписаниям, пробуждает в себе новые возможности: он уже более не простой смертный, а сиддха, то есть совершенный человек, — один из тех. кто достиг своей цели, кто полностью реализовал свою истинную сущность. Именно по причине данного соединения и слияния с высшим пределом вещей, он исполняется сил, недоступных обыкновенным людям, и его тавматургические возможности не имеют границ.
Одним из свидетельств совершенства йогина является необычайная власть над стихиями, проявляющаяся, например, в практике тум-мо, реализуя которую аскет стремится изменить по своей воле сами условия естественного хода вещей. Тум-мо — одно из упражнений хатха-йоги, базирующееся главным образом на контролировании дыхания. Оставляя в стороне обычные приготовления ко всем йогическим действиям, коими являются чистота ума и тела, процесс внутреннего сосредоточения и вызывание в поле внутреннего зрения разнообразных божеств, основу тум-мо составляет контроль за дыханием, которое должно регулироваться посредством двадцатисемиступенных циклов: три дыхательных цикла через правую ноздрю, медленно перемещая голову слева направо; затем три дыхательных цикла через левую ноздрю, перемещая голову справа налево; и наконец еще три — устремив взгляд прямо перед собой. Такая же серия из девяти дыхательных циклов повторяется затем с большим усилием; затем — с еще большим напряжением, в то время как верхняя часть тела должна в сильнейшей степени раскачиваться справа налево и наоборот, одновременно осуществляя быстрое вращательное движение живота.
Этот дыхательный процесс должен сменяться другим, в ходе которого йогин с силой выдыхает так, чтобы освободить, одним разом, легкое, очень медленно вдыхая затем. Упражнение повторяется в течение долгого времени, сопровождаемое одновременной концентрацией ума на звуке «хам», символизирующем огонь; этот огонь мысленно нужно помещать над теменем для сосредоточения, как это сказано в руководствах по йоге. Постепенно, по ходу того как дыхательный процесс ускоряется и сосредоточение на священном слоге усиливается, центральный канал, который йогическая физиология представляет себе пролегающим от макушки до гениталий, пересекая шесть вышеупомянутых сокровенных центров, исполняется внутренним огнем, полностью охватывающим всего медитирующего.
Вышесказанное представляет собой, естественно, самую общую и краткую схему одной из наиболее распространенных практик среди мистических школ Тибета, непременно требующих непосредственного опыта, — не имеет смысла говорить о ней, но необходимо, упражняясь, реализовать внутренний механизм.
Монастырь Гьянтраг, в котором на сегодняшний день живет не более 20 монахов, имеет печатню; как раз здесь я нашел путеводитель по Кайласу и Манасаровару, в котором благоговейно собраны легенды, исторические события и славные деяния из истории края, — документ, представляющий большой интерес для исторической географии данной части Западного Тибета.
Насквозь промокшие, спускаемся поздно вечером к нашему лагерю. Бхумананда, сопровождавший нас в ходе экскурсии, приглашает меня в свою палатку; после продолжительной беседы о психологическом значении и мощи мистического посвящения он впадает в состояние транса.
Совершенно ясно, что для подобных личностей мир духа более реален, чем для нас мир материи. Мы полагаем, что аскет на Востоке растрачивает впустую краткое время, отпущенное нам для пребывания на земле, и устремляется за призраками и несуществующими видениями. Он же, со своей стороны, относится с состраданием к нам, устремляющимся за вещами, которые нам не принадлежат и никогда не будут принадлежать, и в стремлении к этому отказывающимся от блаженства, ибо оно зарождается лишь посреди напряженной духовной жизни, протекающей вдалеке от шумно бурлящего потока мира случайностей. Противоречие, отвечающее двум различным жизненным подходам, которое, кажется, никакая диалектика не сможет разрешить.
ЧОКУ
23 ИЮЛЯ
Начинаем обход священных вершин под мрачным грозовым небом. Подмораживает. Паломническая тропа поднимается по каменистому плоскогорью, которое неожиданно сужается в глубокое ущелье, врезающееся в отвесные гигантские скалы. В одном из урочищ высокий деревянный столб отмечает место, где верующим открывает славу своих девственных льдов величественный Кайлас. В течение двух часов всматриваемся в направлении священной горы, надеясь хотя бы на мгновение у зреть вершину; около одиннадцати порывы ветра разрывают серые облака, и в одном из просветов чистейшей голубизны мы видим блистающий на солнце божественный конус. Божественный, так как три религи и признают его самой священной вершиной планеты: последователи бонпо называют его «недоступным дворцом» божеств Ги код (Gi Khod); буддисты считают его местопребыванием Самвары (bDe mchog) — эзотерического божества, символизирующего высшие духовные планы, раскрывающиеся лишь немногим избранным душам; индусы же почитают его как «рай Шивы».
В двенадцать возобновляем путь, совершая по ходу остановку для посещения Чоку* — небольшого монастыря, возведенного на круто вздымающейся слева от нашей тропы скале. Монастырь принадлежит секте кагьюпа; гомпа древний, но перестроен и обновлен во времена, которые трудно с точностью установить. Настенные росписи воспроизводят изображения тысячи Будд, проповедовавших на протяжении космического цикла, в котором мы живем, и продолжающих проповедовать в тысяче миров то же Учение высшего блаженства.
Вновь спускаемся в долину, пересекаем вброд речку, переходя на ее левый берег; поток свирепствует с зимней яростью. Несмотря на то, что еще ранний вечер, мы уже охвачены морозной и влажной тьмой. Я оставляю идею достичь сегодня второго монастыря и разбиваю лагерь на берегу реки, несущейся невдалеке от наших палаток с громовым рокотом.
ТИНТХИПУ
24 ИЮЛЯ
В то время как слуги свертывают лагерь, подготавливая караван к преодолению перевала Дролма, мы с Герси совершаем экскурсию к сравнительно небольшому монастырю Тинтхипу (пишется Thin ‘bri phug; на картах: Diripu), возведенному высоко под защитой горы, которая словно распадается и раскалывается на кучу камней и валунов, скатывающихся по направлению к реке.
У монастыря был свой воплощенец, впрочем, не из удачных. Когда один из избранных, тех, кто предпочел невыразимому миру нирваны пребывание среди смятения жизни, чтобы проповедовать, давать Учение и вести к спасению грешные и невежественные существа, когда один из этих избранных оставляет свою телесную оболочку, то он перемещается со своим сознательным принципом в другую оболочку, и тогда специально назначенные монахи должны найти его, вернуть к ранее занимаемому им местожительству и затем, удостоверившись в его идентичности, вновь возвести на временно оставленный им престол. Иногда, однако, знаки, долженствующие выделять воплощенца, не слишком очевидны, или же астрологи не в состоянии распознать их, и тогда может случиться, что как раз наименее подходящая личность занимает место ушедшего настоятеля.
Воплощенец этого монастыря один из тех, которые так и не были найдены. Возможно, он предпочел не возвращаться из нирваны, чтобы уже не погружаться более в бурный океан жизни. На его место был найден несовершенный индивидуум, весьма далекий от пути святости. Этот человек, совершив дурные поступки самого разнообразного свойства, в конце концов отказался от тяжелой ноши воплощенца и скрылся неизвестно куда. На освободившийся престол из Лхасы был прислан регент, очень образованный лама, набожный и скромный, проводящий дни в медитации и молитве. Он принимает меня в своей келье, уделяя время для долгой беседы.
Я нахожу здесь другой историко-географический путеводитель по Кайласу и Манасаровару, совершенно независимый от найденного мною в Гьянтраге. В древние времена в этом монастыре также была печатня; иногда, когда сюда добираются образованные паломники, по их просьбе печатается копия этого путеводителя. В Тибете существует бесчисленное количество книг, так как практически все наиболее важные монастыри имеют или, во всяком случае, имели свою печатню, обладая иногда одной лишь хроникой монастыря или биографиями самых прославленных лам, живших и медитировавших в нем. Тибетская книга представляет собой определенное число деревянных досочек, на которых изящным шрифтом, свойственным терпеливым монахам и искусным каллиграфам, с тщательным усердием вырезана каждая страница. Тот, кто желает получить копию книги, идет в типографию монастыря, имея с собой листы бумаги, и тогда монах-специалист полностью печатает книгу, лист за листом. Если же бумаги нет, то, как правило, желаемые копии удается заполучить с трудом, — вот почему я всегда беру с собой в экспедиции немалое количество бумаги, хорошо зная, что в любом гомпа могут оказаться матрицы интересных книг и забытых рукописей.
Монастырь Тинтхипу сооружен над знаменитой в истории буддизма пещерой с видом на Кайлас, так называемой пещерой Гоцсампы*, одного из самых известных учителей школы дугпа, которой как раз и принадлежит монастырь. Гоцсампа, как повествуется в его биографии, провел немало лет в этой пещере, практикуя в одиночестве трудные упражнения хатха-йоги, согласно шести правилам Наропы.
Последний был выдающейся фигурой индийского аскетизма и не отказывал в посвящении тибетским ученикам, наиболее известный из коих — Марпа — прославился не только как плодовитый переводчик мистических трудов, но в особенности как учитель Миларепы. В любом случае, Марпе принадлежит честь внедрения хатха-йоги и ее сложных практик в Тибете.
Монашеская организация постепенно потушила пыл мистических школ, и монастырь был возведен, чтобы спрятать и охранить небольшую пещеру, освященную долгим пребыванием одного из самых великих представителей тибетского аскетизма.
Мы быстро нагоняем наш караван, который начинает подъем к перевалу Дролмы, то есть Тары — милосердной богини спасения. На пути постоянно встречаются группы паломников, поднимающихся по той же дороге. Они крутят «молитвенное колесо», произносят мантры и коленопреклоняются. Индусы и буддисты обходят священную вершину по часовой стрелке, последователи бонпо — наоборот, идут нам навстречу, в противоположном направлении, то есть против часовой стрелки. Также и в этих внешних проявлениях две религии отличаются одна от другой: способ обхода вокруг священных мест и богов в религии бонпо полностью противоположен традиционным правилам индийской прадакшины; тибетцы называют его йонкор — «обход против часовой стрелки», или же просто бонкор — «способ обхода по-бонпоски». Последователи бонпо почти все родом из Кама, у границ с Китаем. В своих характерных конических шапках из шерсти они совершают паломничество в край, являющийся священным и для них, так как учение бонпо было изложено в систематической форме именно в этой области Западного Тибета. Бонпосцы интересуют нас в особенности, так как еще столь немногое известно об этой школе, происхождение которой теряется во тьме веков.
Путем бесед, разъяснений и подарков нам удается собрать отличную коллекцию рукописей: предприятие не из легких, так как, оставшись в небольшом числе, последователи бонпо защищаются, окружая себя тайной. Занимаясь главным образом колдовством, они тщательно скрывают свои книги и никому не выдают секретов ритуала.
Продолжаем путь, смешавшись с толпами паломников; здоровые и больные, старые и молодые, они не чувствуют усталости от крутого подъема. Собаки преданно следуют за хозяевами, словно угадывая, что заслуга священного путешествия не минует даже их. Буддизм не возводит барьеров между живыми существами, принимая всех в лоно своей неистощимой любви. Время от времени пилигримы останавливаются, иногда чтобы преклониться перед скалой, естественные впадины которой почитаемы как следы, оставленные плечом Гоцсампы, иногда, чтобы отрезать пучок волос или отодрать клочок одежды и бросить его на могилу какого-нибудь известного отшельника, пожелавшего быть погребенным под сенью этих священных вершин, — богопочитание, которое не желает истощиться даже после смерти. На вершине перевала Дролмы, всемилосердной богини спасения, люди останавливаются: тесный проход открывается среди двух покрытых льдом стен. Яростные порывы ветра хлещут нас своим ледяным дыханием. Мы на высоте 5700 м. Молитвы и коленопреклонения удваиваются. На вершине перевала длинные шесты, на которых развеваются флажки с нанесенными на них священными формулами и молитвами. Трещины огромного валуна, скатившегося сверху, почти полностью заполнены зубами, которые паломники вырывают и преподносят некоему неизвестному демону.
Аскеты, неподвижные, словно статуи, погружаются в медитацию и впадают в экстаз: остатки первобытных ритуалов и мистических упоений, дошедших до этих скал, освященных воображаемым присутствием Господа. Богопочитание верующих и искренность их веры не исчезают: словно аура святости веет над этими местами, и невозможно рассеять ее даже после веков запустения. «Встань на колени там, где преклонились другие. — говорит Рамакришна, — ибо Господь присутствует везде, где молились».
Сразу у спуска в долину находится небольшое озерко; глубоко зияя у подножия гигантских скал, скрывает оно свои воды подо льдом, который неспособно растопить никакое солнце. Это Гаурикунда, «священное озеро Гаури», как его называют индусы: если на этих вершинах пребывает высший бог индуистского Олимпа, то естественно, что некое место также должно быть посвящено его верной спутнице. Тибетцы, однако, называют его Чагро дзинбу — «озеро фей». Что касается фей, то их в ламаизме тысячи. В то время как для непосвященных они представляют собой различные силы, сознательно руководящие делами этого мира, временами благоприятные и милостивые, временами коварные и злобные, для тех, кто приблизился к наивысшим мистическим сферам, они превращаются в психические энергии, которые, будучи укрощены при помощи аскезы, могут раскрыть в посвященном чудотворные силы. Впрочем, паломники живут здесь в мире воображения: нас восхищает в скалах их мужественное величие, смелая архитектоника и неожиданная игра цвета; если же мы геологи, то нас интересует происхождение пород и структура их напластований, помогающая нам прочесть в этих формах и их взаиморасположении историю катаклизмов, которые вызвали на свет из хаоса этих гигантов; паломники же воображают себя находящимися чуть ли не в земной проекции небес или же на самом деле верят, что они, поднимаясь к вершинам, вознеслись, словно по волшебству, в надземные области. Камни, ущелья и вершины суть обители богов: скала в их глазах превращается в один из небесных дворцов, где витает дух их божеств-охранителей. Путеводители же стараются изо всех сил, указывая: там — обитель Ваджрапани, здесь — дворец Авалокитешвары, а чуть далее — сонм дакинь. Таким образом, каждый камень имеет свое имя — священная топонимия, которая демонстрирует весь Олимп ламаизма. Некоторые собранные мною книги перечисляют с тщательной скрупулезностью этот пантеон, имеющий, скорее, отношение к религии, чем к топографии. На этом я остановлюсь подробнее в более подходящем месте.
Индийские паломники, эти непревзойденные почитатели воды, которые сделали из омовения один из основных ритуалов своей сложной литургии, взламывают ледяную корку озера, разоблачаются и ныряют в ледяные струи. Каким образом они, люди, привыкшие к совершенно другим климатическим условиям, выживают, — загадка. Однако тот, кто знает Восток, знает и какую власть дух приобретает над телом, и как вера часто побеждает физические законы.
Исчезает всякий след тропы; мы должны проложить себе путь через циклопические нагромождения камней. Но вот прямо перед нами спускается паломник, который на этой, словно испытавшей катаклизм земле совершает восьмиступенное простирание*. На ладонях — две деревянные дощечки, плотно привязанные ремешком. Он поднимает руки, соединяя их у лба, затем опускает их ко рту, к сердцу, к животу, то есть к разным психофизическим центрам, затем простирается по земле с вытянутыми вперед руками, порывисто встает, чтобы вновь начать простирание, — и так далее, без отдыха, с утра до вечера, в течение недель, часто целых месяцев, от самых далеких провинций, всё время простираясь.
ЗУПРУЛ
25 ИЮЛЯ
За два часа добираемся до последнего из построенных вокруг Кайласа монастырей — Зупрула*, также принадлежащего секте дуг- па. Скромное, не слишком древнее строение, населенное немногими монахами, лишенное произведений искусства и исторических реликвий. Однако это место — в ряду самых священных и наиболее посещаемых паломниками: внутренняя часть храма располагается вокруг пещеры, где Миларепа, самый прославленный из тибетских мистиков, провел многие годы в созерцании. В тиши этой пещеры он имел видения и восхищения духа, которые, породив возмущение мистических чувствований, прорвались в бурные потоки слов и сделали его одним из величайших поэтов Азии.
Само название пещеры, которое означает «чудо», возвращает нас к известному эпизоду в жизни Миларепы, произошедшему, по преданию, как раз в этих местах. Кайлас некогда был более почитаем приверженцами бонпо, нежели буддистами, и кажется, что самой авторитетной фигурой бонпоской общины, почитавшей священную гору, был знаменитый колдун по имени Наробончун. Миларепе случилось в ходе своих странствий оказаться в этих местах, и он решил провести весну в медитации среди ущелий Кайласа, укрывшись в пещере. Учитель бонпо воспротивился этому, и таким образом между ними завязался поединок. Два соперника, практически повторяя состязание, состоявшееся, по легенде, между Буддой и его противниками в Шравасти, начали упражняться в магическом искусстве. Победил, как о том повествуют источники ламаизма, Миларепа и продолжил, никем не тревожимый, свои медитации. Однако школа бонпо придерживается другого мнения, и из бонпоских путеводителей по Кайласу и Манасаровару следует, что для Наробончуна соперничество имело вовсе уж не такой плохой исход, как это хотели бы представить ортодоксальные противники бона.
В любом случае, две традиции сходятся на том, что именно Зупрул был местом состязания, которое в конце концов имело своей целью установление окончательного контроля над священной вершиной. Но сегодня времена уже не те. Пламя религии потушено холодными условностями монашеской жизни. Монахи, выступающие нашими проводниками, нетерпеливо ожидают денег, в их глазах Миларепа перешел в мир легенды — далекий по времени и недостижимый идеал чистоты и восхищений духа, который они уже не в силах более постичь. Пещера Миларепы стала достоянием любопытствующих и доходным местом. Монашество убило духовное продвижение — буква задушила дух.
Миларепа, не преклонявший колен ни в одном из храмов, скитался среди бескрайних просторов этих гор, где высшая первопричина вещей раскрывается во всем своем неописуемом величии, сливаясь в восхищении экстаза с Единым, которое, находясь у истоков всех форм, необъемлемо ими. Здесь, в пещере, находится скульптура великого подвижника, представляющая его в традиционной позе: Миларепа исполняет свои мистические песни, приложив правую руку к уху. На алтаре стоят серебряные лампады и жертвенные приношения (торма), тут же — ряды бронзовых и медных чаш, всегда в нечетном количестве, в которых монахи ежедневно обновляют воду. Под любым небом человек нуждается в конкретных символах, чтобы прилепиться к вечности.
Итак, я завершил исследование монастырей, возведенных набожными верующими и щедрыми князьями вокруг самой священной горы Тибета, описал библиотеки, которые они содержат, изучил живопись и скульптуру, собрал весьма значительное количество буддийских и бонпоских книг и рукописей. Мне представляется ясным, что культ Кайласа — горы, священной для индусов от зари времен, был воспринят ламаистскими школами главным образом благодаря секте кагьюпа, в которой наиболее ярко проявились эзотерические учения буддизма Великой Колесницы и имели успех трудные Логические практики. Однако прежде чем буддизм избрал этот край одной из своих святынь, местные племена Западного Тибета почитали его как местопребывание своих грозных богов — а не Бога, так как Гикод, имя, почитаемое бонпосцами священным, это название пантеона из 360 божеств, который, судя по числу, должно быть, имеет астрономическое происхождение.
Что касается двух тибетских названий Кайласа — поэтического имени Канринпоче, или Канри (gangs rin ро che), означающего «жемчужина ледяных вершин», и Тизе — то последнее название возвращает нас, как и в случае Гурла Мандхаты, к наиболее древнему этническому субстрату этого гималайского региона. Возможно, Тизе — это сохранившееся в тибетском языке слово из древнего языка Гуге.
Ранним вечером возвращаемся в Дарчин: народ кишит — непрерывный поток паломников и дым костров. В последних лучах заката вырисовываются, словно проплывая по грозовому небу длинные вереницы садху-гимнопевцев, идущих из Непала: черные тени, медленно передвигающиеся на свинцовом фоне дождливых сумерек. Их ведет Параманитьянанда — один из самых знаменитых аскетов Индии.
С наступлением темноты иду проведать паломников в их лагерь. Гимны и хоры славят садху, охваченного экстазом, погруженного в транс, неподвижного, как изваяние. Люди коленопреклоняются и молятся, словно перед откровением непостижимых мистерий духа, в которые они верят.
Вернувшись в свой лагерь, я и там услышал доносившееся эхо гимна Шиве, ото всех огней он возносился к небу, произносимый людьми, одинаково страждущими во всех климатах, неудовлетворенными своей хрупкой жизнью и устремленными в вечность.
Этот гимн является не молитвой, а медитацией — поющий не просит ничего, но жаждет воссоединения с первоосновой вещей. Шива, вооруженный трезубцем, с символическим узлом волос аскета. покрытый пеплом, как его изображает традиционная иконография, — символ Вечности, ставший доступным для толп. Его реальность относительна, его существование чисто субъективно укоренилось в душах верующих, еще не готовых к высшей реализации тождества индивидуальной души с изначальной душой Сущего. Всё, что миф рассказывает о нем, всё, о чем повествует легенда, это символический язык, который постепенно подготавливает медитирующего к окончательной реализации. Когда цель достигнута, все формы исчезают и часть сливается с целым. Шива развоплощается, и за этим символом раскрывается в сияющем сверкании, превосходящем всякое человеческое представление, основа Бытия. Человек — освобожден.
«Я преклоняюсь перед высочайшим Господом, проявленным Богом и абсолютным покоем, всепроникающим и всеприсутствующим. Он — Брахма и священное откровение. Слава Ему, Абсолюту в Себе Самом, без атрибутов, за пределами любого воображения, по ту сторону любого желания — чистому разуму, обнимающему беспредельное пространство».
«Слава Ему, не имеющему формы, который есть первооснова всего, что являет форму, — четвертому измерению Духа. Слава Владыке Горы, лежащему за пределами слова, сознания и чувств. В своей грозной ипостаси Он — смерть бога смерти; в своей милосердной ипостаси — Тот, кто, сойдя к нам в доступной форме своих качеств, ведет нас к вневременному существованию».