По материалам путевого дневника знаменитого итальянского востоковеда Джузеппе Туччи (1894—1984), составленного во время
экспедиции в Западный Тибет, к священной горе Кайлас, предпринятой в 1935 г.
МАНАСАРОВАР
9 ИЮЛЯ
Мы сворачиваем лагерь рано утром и начинаем подъем по гребням и холмам, формирующим узкую перемычку между двумя озерами. На одном из поворотов под нами открывается голубая ширь Манасаровара, словно отражающего в своих водах небеса цвета индиго. Озеро Брахмы не похоже на Ракас Тал: не изрезанное и удлиненное, но округлое, со спокойно спускающимися к берегам склонами. Насыщенный голубой цвет его просторов представал, должно быть, глазам паломников, впервые увидевших горные кручи, как неожиданное утешение посреди унылой каменной пустыни, неумолимо простирающейся вокруг.
Повсюду — голые безлюдные горы, кажется, не допускающие самой возможности появления жизни; внизу — воды цвета бирюзы, движущиеся под музыку ветров и пенисто разбивающиеся о пустынные берега, словно источник жизни, пробившийся из хаоса. Так рождается легенда.
Вековая традиция посвящает Брахме это озеро, являющееся одним из самых высоких в мире (около 4500 м над уровнем моря). Но Брахма — символ вневременной сущности Космоса и особой непознаваемой Энергии, творящей бесчисленные формы сущего, — постепенно уступил свое место Вишну и Шиве. Более чем жизнью и ее сокровенными истоками, человек Востока интересуется смертью и беспрерывным обновлением вещей. Танец Шивы, в ритме которого миры распадаются в хаос, волнует души более, нежели экстатическое созерцание Брахмы. Также и Манасаровар — символ небесных вод, из которых Создатель сотворил Вселенную, отошел на второй план, его песчаные берега уже не так святы, как суровые гребни Кайласа.
Паломники из Индии и Тибета довольствуются кратким погружением в воды озера; это купание, как говорят, предопределяет рождение в раю Брахмы. Однако индусы и, быть может, в меньшей степени тибетцы пренебрегают перерождениями в любого рода раях: небесные блаженства и адские муки так же преходящи, как и любая форма существования, — мир обретается лишь в нирване, этом невыразимом слиянии с Сущим, неподверженным смерти. Кроме того, обход озера слишком долог и опасен. На берегах пасутся бесчисленные стада овец и яков; однако через северные и восточные горные проходы проникают банды разбойников и грабителей, подстерегающие беззащитных и безоружных паломников.
Озеро было знаменито в Индии с древних времен; его святость часто воспевает Махабхарата — очевидное свидетельство того, что уже в эпические времена паломники от равнин Индии приходили к его берегам для молитвы и очищения. Изначально озеро называлось Манаса-сара, однако сейчас это имя сменило другое, более употребительное, — Манасаровар; тибетцы же знают его как Мадро (mа ’dros), то есть «озеро прохладных вод», очевидно, отождествляя его с озером Анаватапта буддийской мифологии; есть также название Юцо (gyumtsho), то есть «озеро с водами цвета бирюзы», а также более простонародное — Мапан, что означает «непобедимое».
Яки идут медленно, даже по ровной и легкой дороге, как эта: в час дня останавливаемся у берегов озера, недалеко от содовых полей, которые издалека кажутся большими заснеженными равнинами. При наличии более быстрого вида транспорта вполне можно было бы достичь монастыря Джу (By i hu), в 8-9 километрах от нас. Я действительно последовал совету Нандарама и, вместо того чтобы спуститься к монастырю Госул, прямо направился к Джу, рассчитывая оставить там большую часть багажа, чтобы совершить обход вокруг озера.
ДЖУ
10 июля
Рано утром мы прибыли в Джу. Караван пришел туда прежде нас, так как я задержался, обследуя золотые копи, которые находятся в 2—3 километрах от монастыря. Место называется Джусерка киро (то есть «труп собаки в золотых россыпях»); по легенде, когда начали рыть шахту, то нашли золотую собаку и в память об этом построили чортен. Он уже полностью разрушен, однако, порывшись среди останков, я нашел несколько очень древних ца-ца (чортеном называется монумент, предназначенный для сохранения реликвий святых или книг, а также для того чтобы символически представлять буддийское учение. Ца-ца представляют собой предметы, сделанные из смеси земли и пепла с вытисненными на них священными мантрами или изображениями божеств. См.: Тиссі G. Indo-Tibetica, I.), покрытых надписями на алфавите Гупта — приблизительно IX—X вв.
Возможно, эти копи эксплуатировались с древнейших времён, ведь не случайно эпическая традиция помещает озеро Манасаровар в регион Хатака, то есть «золота». (Махабхарата, II, 28, 1041).
В наши дни по распоряжению правительства Лхасы запрещено добывать золото: видимо, по причине того что месторождения слишком близки к границе. Та же участь постигла добычу соды и буры. Народ подчиняется указаниям, так как убежден, что извлечение из земли сокровищ, которые она скрывает, подрывает ее плодородие, что отражается на посевах.
Остаются, однако, следы работы древних рудокопов — глубокие и узкие колодцы, вырытые подобно муравьиным ходам. Мне вспоминается легенда о золотых муравьях-рудокопах, приводимая Геродотом, которая должна относиться именно к Западному Тибету и к берегам Инда в особенности.
Монастырь Джу, словно небольшая крепость, возвышается на холме, стоящем прямо у вод озера. Обрушившиеся стены, низкие, сухой каменной кладки стенки загона для скота, две часовни, выкрашенные в красный цвет, три чортена, бедность, грязь и заброшенность. Монастырь принадлежит секте дугпа (‘brug-pa) и вверен заботам одного монаха, который одновременно занят делами религиозными и мирскими — читает молитвы в храме и, приторговывая, думает об обогащении. Женат и имеет детей. Двое-трое служек обучаются у него проведению литургии и искусству торговли. Две часовни не содержат ничего значительного; одна из них, однако, весьма интересна, так как построена над старой пещерой отшельников. Предание гласит, что здесь медитировал Падмасамбхава, и следы, оставленные им на скале, предлагаются благоговейному вниманию паломников словоохотливым хранителем храма. У подножия холма, дымясь, вырываются из-под изъеденной, зияющей отверстиями земли кипящие струи серных источников; больные и паломники, тибетцы и индусы вместе, подходят группами в надежде на излечение и очищение. Место называется Чуколма, или иначе Чуц- зан («кипящая вода»), и, судя по мегалитическим останкам, найденным мною поблизости, должно быть, почиталось священным с доисторических времён. Здесь пролегает извилистое русло естественного каната, соединяющего при высоком уровне воды Манасаровар с Ракас Талом; это единственный исток из озера, в которое впадают многие ручьи и речки, но не вытекает ни одной.
Естественный канал, соединяющий Манасаровар и Ракас Тал
ЛАНГПОНА
11 ИЮЛЯ
Рано утром мы вышли из Джу с облегченным караваном и начали круговой обход озера: я хочу последовательно изучить все монастыри, находящиеся на его берегах, и пронаблюдать течение жизни на окружающих его равнинах. Первый встреченный нами монастырь — весьма бедное, относительно недавнее строение, со стенами сухой кладки, сложенными из грубо обтесанных валунов и камней, называется Чакиб (Вуа skyibs) и принадлежит, как и Джу, секте дугпа. В нем лишь немногочисленные танки и единичные скульптуры. Здесь живет только один смотритель, причем даже не монах, а мирянин, который превратил этот бедный храм в рыбный склад. Во время шторма взволнованные постоянными ветрами воды озера выбрасывают на берег большое количество рыбы; народ жадно собирает ее и сушит, не запятнав себя страшным грехом лишения жизни даже по отношению к столь ничтожным тварям. Таким образом спасены и вера, и желудок.
В первые послеполуденные часы мы достигли монастыря Ланг- пона (gLang ро sna, что означает «бычьи уши»). Я, капитан Герси и Нандарам избрали наиболее краткий путь, пролегающий как раз вдоль берегов озера, который в межень проходим, во всяком случае для людей. Караван проследовал выше, по обычной тропе, по холмам и утесам, окружающим озеро. Монастырь располагается не у самого Манасаровара, а позади небольшого холма, плавно переходящего в обширную, покрытую травой равнину, посреди которой медленно течет, распадаясь на тысячи ручейков, река Гьямо-чу (rGa mo chu).
Плодородные пастбища привлекают людей; ни одного селения, лишь подвижные стоянки кочевников и группы шатров; большие палатки из темной шерсти или шкур яков с отверстием в центре для дыма, который ослепляет внутри. Вокруг чернеют стада медлительных яков и пасутся отары овец — всё достояние этого кочевого народа.
Монастырь Лангпона также принадлежит секте дугпа, а именно одному воплощенцу, находящемуся постоянно в гомпа Кхорцог округа Рупшу: он, как говорят, обладает большими магическими силами, наряду с немалыми способностями к коммерции. В 1933 году я повстречал его в ретоне Гартока вместе с семьей, стадами и караванами.
Монастырь был недавно перестроен и не содержит ничего значительного; мое внимание привлекает, однако, большой латунный семисвечник, по форме идентичный тем, что используются в иудаистской литургии.
В Лангпона наш караван вырос: один пёс, который следовал за нами от Джу, когда мы прибыли в Лангпона, остался с нами, предпочтя рабство голоду. В память о священном озере мы дали ему имя «Мапан». Он похож на Шанку, другого тибетского сторожевого пса. который сопровождал меня в трех гималайских экспедициях. Оба они принадлежат к породе, которую тибетцы называют чантангцами, по названию северного тибетского плоскогорья, где живут пастухи и кочевники. Эти сильные, быстрые собаки, способные сразиться с волком, являются превосходными сторожами. Ладакхцы и кашмирцы знают их как «четырехглазых собак» из-за двух желтых надбровных пятен, которые издалека как раз походят на глаза. Так же, впрочем, их называли древние пастухи Ирана, и под этим же именем их упоминает Авеста.
БУНТИ
12 ИЮЛЯ
Дорога, ведущая из Лангпона в Бунти (современное написание Bunti, однако в путеводителе кагьюпа Воn rі), обманчива: пересекает зеленеющие пастбища и затем медленно поднимается по каменистому ущелью, у основания которого белеет монастырь, — кажется, что мы вот-вот доберемся до него, но по какой-то магической причине он никак не приближается. Вокруг нас — камни и балки: невозможно найти место для палаток. Местность становится всё пустыннее; слабый ручеек пробивается из-под скаты и напояет людей и скот. Пастбища находятся далеко в долине; караванщики должны отвести яков вниз — здесь нет ни травинки.
Гомпа Бунти принадлежит другой секте: на смену дугпа здесь пришли гелугпа, желтые шапки. Монастырь, оставленный на попечение хранителя, временно занят находящимся здесь проездом монгольским ламой, одним из самых богатых во всем крае; стада и отары овец, встреченные нами в долине, принадлежат ему. Управляющий находится внизу с пастухами, среди своих людей и слуг, для присмотра и торговли.
Предание утверждает, что этому монастырю триста лет; это не ошибка, если речь идет о его основании, однако осмотренный нами храм был перестроен в относительно недавнее время. В приделах в большом количестве находятся религиозная живопись (танки) и скульптуры: одни интересны, другие менее; там же на некоторых деревянных колоннах висят доспехи и кольчуги, которые, по легенде, считаются принадлежавшими Зоравару и его солдатам, по всей видимости, однако, намного более древние. Военные трофеи, хранящиеся в храмах, возможно, память о набегах, предпринятых пришедшими с севера грабителями. Бандитизм постоянно опустошал эти края, некогда, конечно, не такие бедные, как это может казаться сейчас. Как раз именно здесь, в Бунти, в этом монастыре, приютившемся в каменистом, изрезанном по краям овраге на высоте 5 тысяч метров над уровнем моря, нас достигает первая новость о набеге отряда разбойников. Страх распространяет преувеличенные и противоречивые сведения о числе бандитов. Мы же, более чем о численности, стремимся навести сведения об имеющемся у них оружии. Ограбив пастухов и уведя с собой овец, яков и коней, они вновь исчезли в извилистых ущельях к востоку от озера.
Тибетцы-кочевники
СЕРАЛУНГ
13 ИЮЛЯ
Мы вновь спускаемся в долину, к заболоченным, богатым травой пастбищам; необычно сверкая и переливаясь на солнце, они прерывают безотрадное уныние этих пустынь. Спустившись вниз, как раз под монастырем Бунти мы оказываемся на берегах большого пруда, который должен соединяться протоками и подземными речками с Манасароваром. Тибетцы дали ему особое название — озеро Кургьял (Gur rgyal), одно из четырех озер, формирующих священную тетраду: Мапан (Манасаровар), Лангак (Ракас), Кургьял и Гунчу (Guru сu dnul mo). Эта группа существовала еще до ламаизма: бонпоская космогония повествует о чудесном происхождении этих озер, которые, согласно древним легендам, вытекли из четырех яиц, упавших с небес. Кургьял истек из яйца белого, как раковина. Мапан — из голубого, как бирюза. Ракас Тал — из желтого, а Гунчу — из четвертого, также белого яйца. Перед нами явно автохтонная легенда, родившаяся в здешних краях и дошедшая до нас в рукописях, найденных мною в этом году.
Всё чаще попадаются палатки пастухов — настоящая орда, единственным убежищем которой служат шатры, где люди делят кров со скотом. Всё это скопище движется и перемещается в зависимости от того, насколько почва пригодна для его стад и отар. Мужчины — неряшливого вида, внутренне, однако, спокойны и добры; носят длинные куртки грубой шерсти, темно-красного цвета. У женщин массивные украшения на шее и браслеты из морских раковин. Волосы заплетены в многочисленные косы, к которым привязаны длинные шерстяные полоски с вплетенными в них индийскими и китайскими монетами, ракушками, кусочками бирюзы, кораллами, пряжками и серебряными пластинками. На последних изображены китайские мотивы: облака и драконы переплетаются с узорами из цветов и изысканной вязью.
Наряду с пастухами равнину населяют торговцы, тоже кочевники; их делят на две группы: «внутренних», с июля по октябрь торгующих бурой, солью и шерстью на ярмарках Гарбьянга и Дхарчулы, и «внешних» (phyima) — кочевников северных плоскогорий Чантан- га, прибывающих лишь на ярмарку Таклакота.
Было бы преувеличением сказать, что гомпа Сералунга (на карте: Sar lung, написание, которое я нашел в некоторых, впрочем, не древних рукописях — Srin rѵа lung; в старом путеводителе кагьюпа стоит Se ba lung, то есть «долина роз». Дикая роза растет в Тибете также и на больших высотах) украшает Манасаровар. Он находится в одной из небольших долин, далеко от берегов озера, и чтобы добраться до него, необходимы постоянные подъемы и спуски по холмам и гребням, чередующимся с унылым однообразием. Это самый восточный из всех монастырей региона. Большое здание, вокруг которого столпились в странном беспорядке каменные домишки и лачуги. В отличие от посещенных ранее монастырей, монахов здесь гораздо больше. Дикие и неухоженные лица смотрят на нас с удивлением и подозрением: очевидно, что в этих местах никогда не видели европейцев. Однако стоит мне начать говорить на их языке, как я уже испытываю трудности, пытаясь не допустить того, чтобы они вошли в мою палатку, начали трогать с любопытством мои вещи, в особенности же, чтобы они не приближались к моей походной кровати и не оставили бы там некоего чесоточного «воспоминания» на память о своем энтузиазме.
Монастырь принадлежит секте дигумпа, одной из многих школ, на которые разделились кагьюпа, последователи Миларепы. Здесь нет ничего интересного: книг мало, монахи невежественны. И в этом монастыре есть свой воплощенец по имени Кончок Стен- цин (dKon mсhog bstan cadsin), но сейчас он путешествует, посещая другие свои монастыри.
Для каждой часовни, которую мне показывают, жертвую, по своему обыкновению, одну рупию на священную лампаду. Действительно, паломники, как только они допущены к посещению храма, должны возжечь так называемую марме или чоме, то есть лампаду, пожертвовав сумму, соответствующую их экономическим возможностям, хранителю святилища. Он принимает деньги и зажигает одну из лампад, которые почти всегда стоят в ряд на алтарях. Эти лампады сделаны из меди, латуни или серебра, чаще всего в форме кубка, и заполнены сливочным маслом, в которое воткнут фитиль.
Монахи Сералунга не привыкли к столь щедрым пилигримам и, забыв обо всякой щепетильности, оставив какое бы то ни было недоверие, насели на меня, проведя по всем часовням и приделам, реальным и вымышленным, увлекая чуть ли не силой ко всем алтарям. Визит, без сомнения, недешев, однако лишь только таким путем завоевывается доверие этих подозрительных людей и можно быть допущенным к тайнам их душ и религии.
ТРУГО
14-17 ИЮЛЯ
Два дня продолжалась буря; муссоны перевалили через гряду Гималаев и обрушились ливнями, сделавшими переходы трудными и опасными, как например во время нашей переправы вброд через Брагчу, крупную речку, впадающую в озеро. Кайлас, которым несколько дней тому назад мы любовались в сиянии света, скрыт за серой завесой грозовых облаков; к югу, почти напротив него, непрекращающийся рокот грома отражается в ущельях Гурла Мандхаты. Озеро взволновалось, яростно обрушивая на песчаные берега свои волны. Вчера ливень шел с такой мощью, что мы не смогли добраться до монастыря Ньерго: поздно вечером мы расположились на берегу озера в урочище, которое пастухи называют Нима-бенди. На юго- восток — долина Брагчу змеится травяной полосой, огибающей прихотливые извивы Гурлы.
Сегодня утром менее чем за два часа добираемся до монастыря Ньерго — это маленький, низенький гомпа, без монахов, вверенный попечению старенького хранителя, который демонстрирует нам с любезной учтивостью все часовни, оставленные под его присмотром. В центре главного святилища нахожу изображение Падмасамбхавы вместе с его двумя женами — Мандаравой и Ешегьяцо (Ye ses rgya mtsho), а на алтаре — великолепное, покрытое позолотой бронзовое изображение Хеваджры в мистическом соитии со своей божественной энергией. Как я уже писал в других своих сочинениях, подобное соитие не заключают в себе ничего непристойного: перед нами символы, призванные передать полноту блаженства высшей сущности, являющейся неразрывным синтезом силы и действия, представленных соответственно богиней и богом. Их соединение выражает собой вселенную в целом, в ее бытии и становлении.
Эта скульптура — непальской работы и. видимо, была отлита не позднее XV века. Она является одним из самых выдающихся произведений искусства, встреченных мною до сих пор в монастырях Пуранга. Не менее интересны некоторые терракотовые скульптуры (tsha sku), которые изображают с большой реалистической убедительностью великих подвижников и учителей секты. После внимательного осмотра этого небольшого, но интересного монастыря сакьяпа продолжаем наш путь по направлению к Труго — наиболее известному месту и монастырю Манасаровара. Такое название означает в своем самом распространенном написании «врата купальни». Это говорит о том, что здесь должны были совершать, по самой древней традиции, первые омовения в священных водах. Двумя путями воздается почитание озеру Брахмы: погружением в его воды и обходом его по часовой стрелке; воздаяние, которое проистекает из этих действий, приводит в рай Брахмы, так как, по хорошо известному принципу индуистской и буддийской религиозной психологии, каждый присоединяется к тому духовному плану, к которому он устремился со всей искренностью своей веры.
Сейчас здесь остался лишь монастырь, рядом с ним появилось небольшое селение: пять-шесть сложенных из камней домиков, в которых живут в зловонном общежитии люди и скот. Всё население бедно и состоит из мелких торговцев, паломников и попрошаек, пребывающих в нищете и убожестве.
В двух-трех домах вблизи от монастыря возник один из многочисленных скромных базаров, которые Нандарам открывает летом на караванных путях и в местах паломничества. Везде вокруг разбросаны шатры пастухов, торговцев и пилигримов — людей, стекающихся со всех концов Тибета, но в особенности из Кама, то есть восточной провинции, у самой границы с Китаем, поставляющей, похоже, наибольшее число кочевников и нищих.
Известия о разбойниках, дошедшие до нас в Бунти и подтвержденные затем в Сералунге, становятся всё более конкретными. Они задержали и ограбили некоторых наших караванщиков, выпасавших в долине яков; завтра грабители должны спуститься в деревню. Главарь банды гордится своим княжеским происхождением. Возможная встреча с разбойниками Кайласа, о которых мы столь наслышаны, увлекает нас. Пустыня утомляет своим монотонным однообразием и молчанием; после пастухов и лам увидим, наконец, другую категорию людей. Нандарам опасается за свои товары на базаре; слуги-кашмирцы напускают на себя смелость, однако заметно нервничают. Кочевники прячут в монастырях свое наиболее ценное имущество, ячмень и шерсть. Грабители уважают монастыри, хотя, возможно, здесь больше страха, чем уважения. Ужас перед неведомыми и прославленными силами лам и колдунов велик: лучше не вступать в состязание с невидимым миром. Один чиновник, являющийся представителем самого губернатора Пуранга, предусмотрительно ретируется за стены монастыря. Мы остаемся в лагере, принимая в то же время меры предосторожности. У нас четыре пистолета и карабин с крупнокалиберными патронами. Великолепный чехол из красной ткани скрывает, словно какое-то особое оружие, старое фитильное ружье. Необходимо произвести впечатление. К тому же, при том что у нас нет недостатка в хорошем оружии, только мы двое, капитан Герси и я, умеем им пользоваться.
17 июля в шесть часов прибывает банда разбойников. На перевале, возвышающемся над лагерем, показывается авангард: огромные стада яков, табуны коней и тысячи овец, похищенных в набегах и грабежах. Вооруженная группа появляется позже — около 30 всадников: кожаные куртки и длинные остроконечные шапки. Первое, на что обращаю внимание, это оружие: к счастью, у всех тибетские ружья, столь длинные, что требуют для произведения выстрела установления сошки, затем зажжения фитиля и удара кремневым замком. Даже если соотношение людей один к пятнадцати, можно удержать позицию. С храбрым видом выдвигаемся навстречу отряду. Герси устанавливает треножник кинокамеры, берет нападающих «на прицел», поправляет аппарат и начинает крутить ручку. Ужас охватывает толпу разбойников, которые, пришпоривая коней, спасаются паническим бегством. Мы наблюдаем, как они исчезают в облаке пыли на горизонте.
Европейские механизмы всегда вселяют ужас: словно магические аппараты, они «сеют смерть и порабощают жизненную силу». Наведенный издалека по нашему приказу объектив, словно ствол пулемета или недвижное око адской силы, наполняет ужасом этих суеверных хищников пустыни.
Монастырь Труго находится на берегу озера. Это довольно крупный, возможно, самый большой из всех монастырей, окружающих озеро, и в то же время самый населенный: здесь живут двадцать монахов под началом доктора теологии (геше), образованного и интеллигентного. Монастырь подчиняется кампо Шимбулинга в Таклакоте.
Несмотря на то что он был разграблен и разрушен бандами Зоравара, кое-что сохранилось: деревянный оклад одной из рукописей высшего буддийского гнозиса и некоторые танки. Однако я должен признаться, что до сих пор мне не удалось увидеть ни одного произведения живописи, по стилю и древности приближающегося к работам из Гуге. Все танки здесь исполнены в обычной манере, то есть в том стиле, который зародился в Тибете благодаря слиянию индийской и китайской традиции с поочередным преобладанием той или другой.
Центральное изображение в главном алтаре представляет Цзонкхапу с двумя его основными учениками. В расположенных вокруг красных книжных шкафах находится «Великая Матерь», тибетская книга высшего гнозиса в своем расширенном издании в сто тысяч строк.
Мне удается, однако, найти чарчаг, то есть путеводитель, который в схематической форме повествует об истории, легендах и разных событиях в жизни монастыря. Так как это единственный существующий экземпляр, я не могу купить рукопись и должен довольствоваться полным ее воспроизведением на четких фотографиях, потребовавших всего терпения и усердия капитана Герси.
ГОСУЛ
18 ИЮЛЯ
Рано утром оставляем Труго; проходя вблизи шатров разбойников, видим, как на плавно поднимающихся склонах Гурды тысячами пасется украденный ими скот. Мы поворачиваем на север, минуя становящиеся всё более узкими берега озера; его волны разбиваются об отвесные скалы. Тропа поднимается по скалистым утесам и приводит нас в первые часы пополудни к Госулу — последнему из возведенных вокруг священного озера монастырей. Госул — таково, во всяком случае, обычное имя. которым называют его паломники и местные жители, в то время как в рукописях встречается написание Гонцог* — еще один пример постепенного замещения в топонимии Западного Тибета местного языкового субстрата названиями санскритского происхождения.
Монастырь Госул возвышается, словно крепость, на отвесной, нависающей над озером скале. Он также зависит от Шимбулинга: здесь всего лишь один монах — благородная фигура аскета, проводящего почти всё свое время в медитации, в самом темном углу часовни. Гомпа не очень древний, однако с деревянных столбов храма свисают великолепные танки, а на алтарях восседает сонм статуй всех стилей. Покой этого уединенного места нарушается криками группы индийских паломников, которые, спасаясь от набегов разбойников, попросили убежища под святой сенью монастыря. Они располагаются в прихожей, на кухнях и в чуланах; у них нет никаких вестей об одном из своих товарищей, имевшем при себе их деньги. Может быть, он отстал? Попал в засаду разбойников? Два других паломника подверглись нападению кочевников, которые отобрали у них запасы муки и даже белье.
Монастырь Госул на берегу Манасаровара
Холод, высота, неведомый край, пустыня и страх глубоко смутили эти робкие души; они принимают наше появление как освобождение, — с этого момента они уже не оставят нас, следуя за нами шаг за шагом и разбивая лагерь вблизи от нас. Однако среди них есть садху — один из самых прославленных в Индии — Бхумананда, который не захотел укрываться в монастыре и расположился в пещере на берегу озера. Я сразу же собираюсь навестить его. Он сидит на леопардовой шкуре, обычном символе победы над собственными страстями; двое-трое из наиболее храбрых и преданных ему паломников пребывают вместе с ним с благоговением учеников. Живой взгляд, утонченные постом и испытаниями черты лица, глубина и благородство суждений раскрывают встречающемуся с ним горение духа и чистоту его внутренней жизни. Мы немедленно проникаемся взаимной симпатией друг к другу, проистекающей, возможно, от невольного сходства наших процессов мышления и восприятия. Он, первым заметив это, предлагает мне свою дружбу, именно ту дружбу, которая, по его словам, вытекает из общности мировоззрений и на санскрите называется саухридья, то есть гармоничное соответствие двух духов, заключающее в себе гораздо более, нежели обычная дружба между людьми, имеющими общность интересов (митра) или ищущими взаимной помощи (бандху).
Такая взаимность чувств возникает, когда между двумя личностями есть таинственная связь, называемая тендел, которая в силу древнейшей кармической зависимости предопределяет в ходе тысячелетий в бесконечном потоке Самсары неизбежность взаимовлияний и встреч.
Мы продолжим наше путешествие вместе. Я надеюсь многому научиться у этой живой сокровищницы наиболее древних и благородных духовных традиций Индии.
Свами Бхумананда
Джу
19 ИЮЛЯ
Мы возвращаемся в Джу, чтобы забрать груз, оставленный на сохранение в гомпа, и реорганизовать наш караван.
Разбиваем лагерь, когда солнце уже садится. Длинная вереница непальских паломников медленно движется в тусклых лучах заката. поднимаясь и спускаясь по скалистым берегам озера. Умерла женщина, не выдержав усталости, истощения и холода; но она отошла в мир иной в священном месте, среди вершин, где витает Дух Божий. Родственники без стенаний и слез разводят огонь-очиститель, возвращающий вещи в изначальное состояние. Индусу незнакома трагедия смерти — смерть для него лишь быстрый переход от одной формы жизни к другой, а не безвозвратное исчезновение в бездне неразрешимой тайны. Священные гимны наполняют молчание бескрайних просторов, а языки пламени ало трепещут, бросая причудливые сполохи на дрожащее зеркало вод.
Таким образом, нам понадобилось 10 дней, чтобы совершить полный обход Манасаровара, то есть, в общей сложности, учитывая отклонения в сторону, которые нас заставил совершить традиционный маршрут посещения монастырей, — около 100 километров; однако полный периметр озера не превышает 70 километров, расстояние, которое некоторые тибетские йоги, называемые лунпа (rlung ра), бегающие в состоянии транса, преодолевают за один день.
Интересно, что в этом столь священном месте совершенно отсутствуют останки подлинных древностей. В области Гуге монастыри, даже те, что кажутся построенными в недавнюю эпоху, стоят посреди руин. Очевидно, что человек жил там постоянно в течение веков, оставив после себя долговременные следы своих дел и веры. Здесь же создается впечатление, что первые гомпа у озера, которое индийцы знали и почитали как священное с древнейших времен, посещая его в благочестивых паломничествах для очищения и освобождения, тибетцы построили относительно недавно. Ни один из монастырей, которые я посетил, не старше двух-трех столетий: возможно, в древние времена сюда приходили для медитаций в пещеры или для совершения традиционного обхода вокруг озера, а не для того чтобы жить здесь постоянно.
Вполне может быть, что озеро стало священным в Тибете под воздействием учений, пришедших из Индии. Буддизм, исходящий из принципа необходимости почитания всего того, что освящено вековым почитанием народа, ибо в этом проявляется присутствие Бога, постепенно включил и Манасаровар в список святых мест. Только тогда у вод озера тибетцы возвели скромные монастыри, где монахи, удалившись от мира, погружались в свои медитации. И если есть место, которое человек мог бы избрать, чтобы отрешиться от земной суеты и приблизиться к Господу, то им является именно это озеро цвета бирюзы, чей покой нарушают лишь ветра да бури.